Юлия Федотова - Колумбы иных миров [HL]

…Продолжаю свое повествование. Нельзя сказать, что еда у «Трех свиней» была хорошая — удивительно, что она вообще была, и ее нам принесли на подносе, не пришлось самим рыскать по чуланам и шкафам, как накануне. Орвуд принялся ворчать: невкусное, несвежее. Но Аолен ему сказал: «А ты надеялся, что во время атаки нежити кто-то специально для тебя станет готовить разносолы?» — и тот признал необоснованность претензий.

Речь за столом зашла о поэзии. Сперва Рагнар вспомнил о своем кузене, мол, надо бы его вернуть на родину. Но мы решили с этим повременить, пока на Западе не станет спокойнее. Разговоры об Улль-Бриане навели Ильзу на мысль об альбоме для стихов, про который она уже давно не вспоминала. Ей захотелось, чтобы я, когда буду отправлять назад Макса, захватил его с собой и поручил Ирине написать в нем стих о любви.

Потом Макс — как-то к слову пришлось — рассказал нам забавный стишок о трусливом ребенке, который не умел отличить собаку от вурдалака. Потом Аолен читал эльфийские баллады, а Рагнар смущал его солдатским фольклором. В общем, за столом нашим царствовала Евтерпа, или кто там еще ведает поэзией…

И дернул же Балдура демон именно в этот момент вспомнить о камне Ло! Он встревожился: артефакт активирован, сила его изливается впустую, ни на что не направлена — как бы не вышло новой беды. На это Энка ответила: «Ну давайте направим!» — у нее всегда все просто. Можно подумать, мы знали, как это делается!

Стали гадать. Но не о том, как, а на что именно ее, окаянную, направить. Каких только глупостей не предлагали — перечислять не стану. Скажу одно: тому, кто взялся решать судьбу Мира, не стоит, подобно Рагнару, Орвуду и Максу, мешать вино с пивом. Надо остановить выбор на чем-то одном. Аолен был более серьезным, но его предложения Балдур отверг, поскольку счел их чересчур благодетельными, а Большое Добро, как известно, порождает Великое Зло. Дамы наши тему почему-то проигнорировали вовсе — так непохоже на них!

А мне, в конце концов, так надоела болтовня на магические темы, что я взял да и брякнул сдуру: «Какая разница, на что та Сила будет направлена! Пусть хоть вирши слагают, лишь бы Умрану с Эрдой не молились!» И все…

«Повелитель возжелал — Царь Народов исполнил волю его!» Он отлично умел обращаться с Черными камнями.

Конечно, тем, кто видит целью своей жизни стихосложение, недосуг воевать за истинных богов. Но хотел бы я знать, как долго продлится этот кошмар? Как его остановить? Потому что лично я просто не в состоянии жить в мире, кишащем стихотворцами, бардами и менестрелями всех мастей! Мне одного Улль-Бриана было много. А теперь они на каждом углу: пишут, декламируют, поют — ужас! Альбом Ильзы пополняется с чудовищной скоростью — того и гляди потребуется второй. Короче, и раньше наше Староземье было не подарок, теперь же я его окончательно испортил!

Если Хельги и преувеличивал, то самую малость. Сочинительское поветрие охватило почти все население Герцогств и прилегающих территорий. Жизнь превратилась в сплошной праздник. Стихи слагали все, от мала до велика, даже те, кто не умел держать перо в руке. Горожане собирались на площадях, устраивали состязания в декламации собственных творений. Бардов и менестрелей расплодилось столько, что количество их превзошло число слушателей. Нельзя сказать, чтобы такое поведение шло на пользу хозяйству, пошатнувшемуся под властью Пращура.

Но всем бедам рано или поздно приходит конец — в который раз уже эта простая истина нашла свое подтверждение. Друзья были на подходе к Шванку, когда прямо перед их носом открылся портал. Из него вышли мэтр Перегрин с Обероном и забрали оба камня Ло. Наемники расстались с артефактами без малейшего сожаления — все равно не знали, как с ними обращаться. Но если бы Оберон явился один, не видать бы ему камня как своих ушей. Обозленный на Коллегию демон-убийца скорее вышвырнул бы их в иной мир, чем отдал в руки магов. Но перечить профессору он не посмел, и очень скоро мир был приведен в надлежащий порядок. Эпидемия графомании пошла на убыль.

Тогда Хельги решил, что не будет большой беды, если он вернет на родину Рагнарова кузена — сколько можно обременять семейство Ветлицких его присутствием?

— Агнессу пока не забирай, — велел Балдур. — Сначала мне надо привести в порядок дом. Страшно подумать, что там теперь творится.

— Альбом не забудь! — напомнила Ильза. — Пусть Ирина напишет!

— Максу привет! — напутствовал Эдуард. — И спроси, не он ли нечаянно утащил мое точило. Я ему давал меч точить.

— Да потерял ты его, и все! — фыркнул Рагнар. — Смирись. В Эрриноре новый купим, а пока моим пользуйся.

Но Эдуард не хотел новое. Старое точило было дорого ему как память о бывшем воспитателе Гилберте Навейском, походном кашеваре Кансалонской гильдии Белых Щитов, сыгравшем немалую роль в его судьбе.

Увы, насчет точила выяснить не удалось. Макса Хельги не застал, тот был в отъезде. Гостя встретили Ирина, Агнесса и Улль-Бриан, облаченный в широкую майку и потертые джинсы. Возвращаться в родные края он не особенно стремился, иной мир привнес свежую струю в его творчество, хотелось испить, как говорится, до конца. Но Хельги был неумолим: «Ты и твоя поэзия нужна родине!»

— Кстати, о поэзии! — Хельги протянул Ирине жуткого вида альбом: малиновая обложка его была украшена чеканной розой. — Ильза просила, напиши сюда стих о любви!

Ирина просьбу выполнила, благо стихов знала великое множество. Для Ильзы она выбрала незатейливое: «Любовь нечаянно нагрянет…» А потом вдруг вспомнила:

— Хельги, а ведь у меня и для тебя есть стих! Слушай!

Реакция демона была странной — он изменился в лице, даже побледнел.

— Ты это серьезно, насчет пола? — спросил он заметно дрогнувшим голосом. И пояснил смущенно: — Понимаешь, с возрастом я уже немного смирился…

— Ну что ты! — поспешила успокоить Ирина, сообразив, в чем дело. — Это просто аллегория. Вспомни, ведь про вашего бога Зевеса говорят, что он бабник. Разве его считали бы таковым, если бы у него было что-то не в порядке с полом?

— Точно! — повеселел демон. — Как я сам не сообразил! Красивый стих. Вернусь домой, вызову знакомого бога Кукулькана и прочту — ему должно понравиться.

А про себя подумал: «Какая все-таки вредная вещь — поэзия! Сроду так не пугался!»